В исторической экспозиции Березниковского музея долгие годы демонстрировалась картина «Иван Кольцо везет дары царю Ивану Грозному» (1958), об авторе которой – Дмитрии Николаевиче Никитине (он же Яковлев) – практически ничего не было известно. В результате авторской поисковой работы стало известно имя художника, волей судьбы оказавшегося в Верхнекамье в 1930 годах и отдавшего городам Усолье, Красновишерск, Березники 15 лет творческой жизни. Музей приобрел от его внучки Т.Б. Поповой и родственницы Т.А. Кисельниковой значительный документальный архив (в том числе 28 писем, записные книжки, документы, фотографии), шесть графических портретов и альбомы с авторскими рисунками, театральными декорациями, эскизами. Проведенные изыскания через ЦГА г. Москвы позволили уточнить некоторые биографические подробности этой интересной личности.
Предыстория
Данные рождения Д.Н. Никитина разнятся – по данным семьи он родился 15 сентября 1890 года. Но по данным ЦГА г. Москвы, где хранится личное дело студента МГУ Д.Н. Яковлева, он родился 16 декабря 1891 года в мещанской семье, в с. Алеево Шацкого уезда Тамбовской губернии. Вероятно, причина этих различий в смене художником фамилии в 1920 годах, когда он приобрел паспорт на фамилию Никитин, чтобы обезопасить свою семью. По словам внучки, у него были старшие братья – Филипп после революции эмигрировал, Николай (1887 г.р.) был репрессирован по ст. 58 и расстрелян в 1937 году. Судя по документам из ЦГА Москвы, Дмитрий Николаевич Яковлев окончил в 1912 году 1ю Рязанскую гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета. Одновременно Д.Н. Яковлев учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества по классу А.Е. Архипова. В ноябре 1915 г. он женился на Валентине Семеновне Залесской 1892 г.р., дочери статского советника, мирового судьи в Екатеринодаре (Краснодар). В 1914 году Д.Н. Никитин ушел добровольцем на фронт первой мировой войны, был ранен в 1916 году. Его супруга В.С. Залесская (Яковлева) окончила Кубанский Мариинский женский институт, была слушательницей историко-филологического отделения Московских женских курсов. В начале войны она стала медсестрой, и всю свою жизнь посвятила медицине. Их дети – Ольга, в замужестве Санникова (1923-1983), Елена, в замужестве Кисельникова (1924-1983) и Борис (1926-2004) носили фамилию Яковлевы. В 1926-1928 годах Д.Н. Никитин работал учителем рисования в школе 2й ступени в станице Неволинской Донского округа. Врагом советской власти он не был, но в 1929 году был арестован и получил 10 лет – за то, что как юрист отстаивал права раскулаченных казаков-станичников. С этого момента начинается его лагерная жизнь, когда 15 апреля 1930 года он был отправлен по этапу в нынешний Пермский край.
Круг первый… Усолье
Сохранился блокнот художника с карандашными записями этого времени – короткими, но художественно яркими. Этап проходил в тяжелых условиях – «24 вагона… В вагоне 45 человек, куча мешков и нет воздуха и нет места... Жажда мучит, не дают воды. На человека пришлось по кружке. Никто не умывался…». Случались незапланированные ситуации – при тревоге и поверке конвоиры лазили по вагонам, стучали ногами по крыше, кажется, кого-то убили. Письма семье порой приходилось отправлять со случайными людьми, когда Карнач отказался принять письма, пришлось, понадеявшись на совесть посторонних, с запиской-просьбой опустить в ящик бросить группе рабочих – «Если просьба нас, людей отверженных будет уважена, то это значит многое…». Как художник, Д.Н. Никитин не мог не отмечать в своих заметках красоты природы, архитектуры городов. Он пишет о красоте Галича, реки Кострома, о Перми, пораженный величиной пермской металлургии. Он был в этапе, двигающимся на север: «Всего из эшелона нас взято около 210 человек. Нас же ведут в лес, куда точно не знаем, направление на северо-восток. Глушь необыкновенная, хотя и красота местности. Эти отроги Урала резче и рельефнее… Говорят, что повезут на какую-то солеварню или «солей» – имеется в виду поселок Березники при бывшем содовом заводе Сольвэ (прим. авт.) Художник жалел, что не смог остаться в Перми, где нашел бы работу и отмечает доброжелательное отношение жителей, которые давали ему молоко, яйца, пачку папирос, несмотря на страх перед Г.У. за сочувствие «отверженным». В последующих записях он описывает первые дни в Усолье и будущем городе Березники. В нескольких километрах от Усолья располагался лагерь «целый квартал новых бараков», первым о котором рассказал Варлам Шаламов в антиромане «Вишера». Он не спал три ночи – две из-за тесноты и последнюю ночь, так как после дневной 10-часовой работы угнали на ударную ночную. Сообщает он и об условиях – «Работа каторжная и сразу с поезда, не дали помыться. Вообще нераспорядительность ужасная, хаос полнейший. Население более чем сочувствует. Тянут друг друга свои же «бригадиры»… Обещали дать работу по специальности, но пока работаю как вьючное животное…».
На этой записи 28 апреля блокнот закончился, далее события прослеживаются через его письма жене, которая укрылась у родственников в Ленинграде. Первые письма Д.Н. Никитина написаны карандашом. Чувствуется его нежелание пугать семью, понимая, что он «без вины был причиной всех несчастий ею перенесенных», он сообщал жене, что здоров и бодр духом. В майском письме он указывает свой адрес – станция Усолье Пермской ж/дороги Уральской области, Ленвенский пересыльный пункт ОГПУ, 13я рота. Долгий этап и нервотрепка сказались на его здоровье – Д.Н. Никитин оказался в лазарете с «рожей», подхватил эндокардит и ангину, оглох на правое ухо, затем слег с дизентерией. Он похудел, одежда висела как на вешалке, однако благодаря умелому медперсоналу его выздоровление прослеживается не только через содержание писем, но и через изменение почерка. В августе он в команде выздоравливающих, причем стационар был переведен экстренно за 1,5 часа в общий лагерный барак на 130-140 коек. В одном из писем он описывает меню: «Утром каша, часа в 1 ½ обед. Состоит из борща или щей. Довольно вкусно! И вечером, как противоцинготное – капуста. Вернее винегрет из небольшого количества картофеля и капусты. Затем компот… из кураги и абрикосов», при этом трижды в день он получает рыбий жир.
С сентября 1930 года Никитин работает художником клуба, иллюстрирует стенгазеты, создает эскизы портрета Ленина. Отмечая уральскую погоду – «везде сыро и холодно… наряду с погодой и настроение – плаксивое мокрое», «Днем видны удивительно красивые дали», он постоянно отчитывается жене о своем здоровье. По его словам, в Усольской заводской больнице нужен медперсонал, и ему обещали похлопотать о месте для жены. Он постоянно спрашивает о жизни жены и детей, о знакомых; сообщает о прошедших гастролях цирковых акробатов и ленинградских певцов, отзываясь о них так: «среди халтуры были хорошие места, в которые забывалась окружающая действительность». В ноябре 1930 года он сообщает о переименовании лагеря из особого назначения в исправительно-трудовой (из ВЛОН в ВИТЛ) и о проведенной дезинфекции – в бараке сожгли несколько пудов серы из-за огромного количества клопов и блох. В одном из писем он успокаивает жену насчет ее опасений по поводу возможных романов – «женщин вижу редко, в большинстве это или бывшие рецидивистки или бывшие пр<оститутки>. Интеллигенток не вижу». В клубе Никитин смотрит кинофильмы «Подземное солнце» (1930), «Зеленый шум», «Бухта смерти» (1926), документальный фильм «Соловки» (1928). Портрет Ленина выставлен на одном из самых видных мест, для украшения сцены художник планирует написать большое полотно, которое вместо фрески закроет пустое место над сценой (10х3 м). Запись в письме от 18 ноября 1930 года очень интересна – Никитин сообщает об установке в клубе 10 громкоговорителей, что позволит давать радиоконцерты. Яркое художественное описание позволяет проникнуться его настроением: «… В этом глухом захолустье – жизнь! Жизнь делается действительно грандиозно культурной. На том месте, где я таскал бревна, где весной взрывали старый негодный фундамент… теперь вырос исполин, огромная электро-силовая станция – уперлась в небо стальными мачтами и огромными широкими башнями. Кругом природа невозмутимо спокойная – стеклянная розовая Кама, по всем направлениям железнодорожные пути, дымящиеся паровозы снуют в разные стороны, подтаскивая целые составы то строительных материалов, то какие-то непонятные загадочные машины, то груды черного блестящего угля, везде блестят новыми бревнами чистенькие бараки. Среди остроконечных елей бетонные и каменные постройки, а дальше леса, леса и леса – синие, туманные, суровые… И если бывают на свете чудеса, то это безусловно чудо! И у меня в душе есть кусочек гордости, что я, хотя и не по своей доброй воле, но тоже принимал и сейчас до некоторой степени принимаю участие в создании этого чуда». В конце года его перевели в 18ю роту – отдельный барак, в который была собрана вся лагерная служащая интеллигенция, с двумя неудобствами – очень «шумливая публика» и то, что барак построен из сырого леса. Жена присылает ему рисунки детей, которых он поощряет в рисовании. Он пробует себя как актер, играя маленькую роль белогвардейского офицера в спектакле «Сигнал», ходит на танцы и каток, иллюстрирует газету «Штурм» (№2), которая издавалась только для заключенных и писала только о заключенных лагеря. В апрельском письме (1931) он вновь пишет о своем желании остаться в Усолье, где его ценят, и где строят большой рабочий клуб, на который ассигновано больше миллиона рублей. В 1931 году он получает как «клубный работник» новое обмундирование – гимнастерку и галифе хаки, 12 рублей денег и постоянно досадует на жену, присылающую ему теплую одежду и продукты. В газете «Штурм» № 46 (1931 г.), сохранившейся в музее, помещена заметка о постановке пьесы «Разлом», в которой даны отзывы на игру актеров и декорации работы Никитина. Хваля декорацию крейсера, автор заметки «раздраконивает» вторую декорацию – «вместо фешенебельной квартиры капитана 1го ранга нам показали квартиру мелкобуржуазного интеллигента». В тоже время хвалится работа художника в пьесе «Медведь», где он «сумел создать одним окном ампир полное впечатление старинной дворянской усадьбы», что, пожалуй, понятно – наверняка помогали воспоминания о родном доме. В июне-июле 1931 г. драмколлектив и концертная группа лагеря ездили пароходом в управление лагерей на Вишеру и дали там 6 спектаклей. Никитин писал жене: «Кама широка, красива – покойна и величава – пароход «Жан Жорес» огромный вез нас до самой Вишеры. Я сидел на корме и делал зарисовки…ехали 1 ½ суток. На Вишере нас встречали торжественно. С музыкой и устроили нам парадный ужин». В 1931-1932 годах он готовит декорации к постановкам: «Чапаев», «Командные высоты», «Борис Годунов», «Враги», «Страх», «Свадьба Кречинского». В это время Никитин начал посылать деньги семье (по 30, 70 руб.); поскольку, кроме ударного пайка, за хорошую работу получал масло, сахар, печенье, папиросы. Никитин ожидал перемен в жизни – на Химстрое в помощь архитекторам был нужен художник, но лагерь его не отпустил (он был завален работой); но все же он надеялся на какие-либо льготы. Получив собственную мастерскую при клубе в Красновишерске, он сравнивает ее с Усольем, где: «… мне было в тысячу раз удобнее и просторнее и чище… вспоминаю Усолье с его серьезно художественным клубом… …».
Круг второй… Красновишерск
В двух сохранившихся небольших, скрепленных вместе, записных книжках – записи за январь 1932-август 1933 годов и за 1 половину 1937 года. О месячном этапе в Красновишерск он пишет так: «6 марта неожиданно сняли с работы и 3х с Усолья направили на этап. В Соликамске присоединили к этапу, шедшему с Москвы и далее... Вещи отобрали, запечатали и оставили с тем, чтобы завтра отправить следом с подводами, но это завтра протянулось до пароходов и только вчера мне удалось их получить. С Соликамска пешком 5 дней. Переходы небольшие 25 верст, не тяжело – хотя мороз сильный, но идти не холодно. 2 последних перехода были мучительны – против ветра – многие обморозились. Питались кое-как, хотя на некоторых пунктах выдавали «горячую» пищу…» (31 мая 1932 года).
В Красновишерске художник работал в клубе им. Дзержинского оформителем – выполнял заказные портреты солдата, балерины, Сталина, Дзержинского, заголовки для стенгазеты «Рейс», афиши для спектаклей, агитплакаты и лозунги. Узнав, что амнистии нет, он много философствует о смысле своей жизни художника, когда – «… делается на душе так хорошо, что сливаешься со всем окружающим… Сливаешься в одно и чувствуешь непередаваемо глубоко… чувствуешь словно откровение высшей мудрости откуда-то свыше… В такие минуты не только не страшно, но легко умереть, даже радостно умереть, ибо такая смерть – это слияние с вечным … с неизмеримым … с прекрасным… опущенным на землю я не могу передать всего этого. Материя красок слишком слаба…». С января 1933 года Д.Н. Никитин проектирует новый клуб ВИТЛа (взамен сгоревшего), а для постановок – пишет портреты, иконы для Бориса (Годунова), декорации к «Свадьбе Кречинского». Записи 1933 года говорят не столько о бытовых – не хватало хлеба и обещали еще уменьшить норму, сколько в первую очередь, о творческих проблемах. В ноябре 1932 года он, наконец, получает «принципиальное согласие» на приезд жены. Узнав, что жена приедет только с первыми пароходами и вынужденный работать на политические темы, он хандрит – «Мне надоело халтурить. Мне надоело в моих портретах изображать только внешнее сходство. Только оболочку. Мне хочется изобразить душу человека. Мне хочется серьезной работы…». Хандра привела к аресту, в июле он оказался в штрафной роте; не получая ответы на свои запросы, он подумывал объявить голодовку и писал: «…Рота напоминает …ад. Мат, грязь, брань, драка. Кусают друг друга зубами, бросаются с криком, когтями царапают лицо… возвращаться на работу в клуб не хочется…» В августе 1933 года он все же вернулся на работу в клуб Дзержинского. Позже, в 1935-1936 годах он работал художником клуба деревообработки, с 1936 года преподавал рисование и черчение в Красновишерской школе. Серьезная работа, к которой он стремился, стала возможной только с этого времени.
Во 2й части записной книжки (за 1937 год) Никитин пишет о катании с детьми на катке (январь), очередях за хлебом, своей работе в школе и кружке ИЗО. Он много работает, несмотря на продолжающиеся проблемы со здоровьем. Выйдя на поселение, он меньше зависит в творчестве от политизированных заказов – рисует то, что хочет. Он создает работы к Пушкинскому дню: гравированные портреты А.С. Пушкина, сцену дуэли, Евгения Онегина с Татьяной, Медного всадника, «У самого синего моря», встречу Пугачева с Гриневым. Вечерами работает над частными заказами, которыми зачастую недоволен. Иногда это приводит к нервным срывам. В книжке присутствуют записи на политические темы, например, рассуждения о разнице между капиталистической и социалистической системах с неожиданным выводом – «человечество просто сошло с ума». Встречаются записи о политических событиях, например, о поведении школьников на траурном митинге в день смерти Серго Орджоникидзе, которые, весело вбежав в зал, улыбались и подталкивали друг друга и зааплодировали, когда митинг объявили открытым. Другие записи фиксируют известие об аресте за злоупотребления сотрудников ОРСа и злорадстве обывателей по этому поводу или о приезде новых вербованных: «Этими днями пригнали вербованных. Какая грязь, рвань и малокультурье. Что с ними будет на Вишере. Теперь они становятся рабочими. Говорят, что у них колхозники спят и видят во сне вербовщиков, которые вырвут их в города и на производство. Правда ли?»». Одна из последних записей весьма провокационна, он приравнивает коммунистов, служащих не во имя идеи и веры в возможность построения коммунизма, а лишь из-за привилегированного положения – к прежним городовым, ведь коммунистов, «преданных самой идее коммунистического общества очень мало. Их и не разглядишь в массе коммунистов-чиновников». Встречаются записи о бытовых и трагических событиях – о том, что при попытке убить бешеную собаку, покусавшую людей в городе, был убит человек, чистивший на крыше снег, об убийстве женщиной своего новорожденного ребенка. Подробно описывает странную детскую игру с пустым детским гробиком и инсценировкой похорон – «… Девочка крышку пронесла на голове. Мальчишка верхом на лопате скачет. Букет полевых цветов. Венок из елок…». Записывает Никитин и события культурной жизни – в кинофильме «Огни большого города» он отмечает игру Чарли Чаплина, чередующего игру клоуна с игрой глубокого драматизма, картина «Бесприданница» ему также понравилась, особенно темпераментной игрой главной героини: «… Прекрасно она плясала «По улице мостовой»… смотрел картину, и мне почему-то стало жаль своей молодости».
Круг третий… Березники
После освобождения, в 1940 году Д.Н. Никитин перебирается с семьей в уже знакомые Березники. Вначале работает учителем рисования и черчения в школе им. Островского, а в 1942-1945 годах – в химико-механическом техникуме. В городской газете «Ударник» за 1941 год появляются его рисунки – например, «В читальном зале Березниковского Дворца культуры», «В Усольском краеведческом музее». Период за 1943-1946 годы прослеживается через сохранившуюся записную книжку. Он оформлял Доску почета лучших учеников, вел кружок живописи и ваяния, рисовал портреты учеников, редактировал стенгазеты. На выставку 1943 года в ДК Ленина он выставил много работ – живопись, декоративные эскизы, металлопластику и графику. Сохранившиеся эскизы говорят о его восхищении уральской природой, не зря, уже уехав с Урала, он планировал написать книгу о Вишере. Он также рисует портреты горожан (например, портрет мужа буфетчицы с говорящей характеристикой – «порядочный мордоворот»), выполняет заказ для цирка – «грандиозный портрет Сталина» (1943). Он делает для главного госпитального хирурга А.П. Носкова операционные зарисовки, в частности, эскиз полосной операции резекции желудка. Отражаются в записной книжке как бытовые проблемы – протекшие калоши, недостаток хлеба, оплата учебы дочерям, так и творческие настроения. Новый год он встречал в одиночестве в техникуме, оформляя стенгазету, делая заголовок без военных атрибутов (лес, избушка, звездное небо, падающие снежинки и тишина) и размышляя: «Сколько художнику приходится тратить времени на эту пустоту, если сравнить мой труд в сравнении с трудом остальных…» (2 января 1944 года). В 1944 году Д.Н. Никитин стал членом СХ СССР (летом он устраивал в ДК Ленина художественную выставку). Будучи патриотом, он не мог обойти в своих записях боевые события, и политические изменения – например, литерное снабжение он воспринимает как «все дальше и дальше от коммунистического равенства» (1943). Он посещает спектакли ЛенТЮЗа, работавшего в эвакуации в Березниках. В эти военные годы он постоянно сбивается на философские размышления – «Как странно, что люди, в основном желающие для народа сделать добро, причиняют благодаря своей глупости бесконечное количество огромных страданий», «Всякий кнут меня оскорбляет, ибо я и так работаю столько, сколько хватает моих сил…», «…Нельзя искать Бога над природой, когда сама природа есть Бог. Природа предвечна, вездесуща и всемогуща…». В 1945 году он расширяет свой творческий круг заказчиков – работает для Молотовского и Усольского музеев, для типографии, ТЭЦ и Уралтяжстроя. Среди этих работы – портреты Сталина и ударников, этюды стройки. Победная запись за 11 мая 1945 года о праздновании Победы очень знакова: «Ликование стихийное. Пляски, песни. Не обошлось без глупости чисто детской. Заложили взрывчатку недалеко от дома в котлован нового дома. Взрывом выбило в доме много стекол».
Возвращение
Летом 1945 года Д.Н. Никитин уехал с Урала, жил в пос. Правдинск Горьковской области, преподавал рисование и черчение в школе и техникуме, работал оформителем, участвовал в выставках. По словам его жены, после его смерти (1961) оставалось множество работ (пейзажей, портретов) – «полчулана Березников», как она писала в Березниковский горисполком. Не все работы сохранились до наших дней, но очень многое возвратилось и сейчас хранится в Березниковском городском музее. Имя Д.Н. Никитина – художника, патриота России возрождается в его творчестве.
Главный хранитель музея Н.О. Нечепуренко